Яд Борджиа [Злой гений коварства] - Мартин Линдау

– Но что скажут Орсини, Вителли и прочие ваши союзники? Предпочтут ли они сильное господство солдата слабому правлению священника? – спросил еще более изумленный Лебофор.

– Я надеюсь, по крайней мере, на их молчаливое согласие! Или ты забыл, что Паоло любит Лукрецию и готов предать опустошению весь мир, лишь бы вырвать ее из объятий ее возлюбленного Альфонсо?

– А разве вы дали свое согласие? – воскликнул Реджинальд, бледнея, что не укрылось от внимания герцога.

– Я поклялся Паоло задержать Лукрецию на ее пути через Романью к своему обрученному жениху, к которому она уже отправилась. Она обещана мною Паоло в виде награды и залога его помощи в моем предприятии.

– О, если так, то, клянусь, я не стану помогать вам, но скорее готов сражаться до смерти с вами, с Орсини и со всеми вашими вероломными союзниками! – воскликнул Лебофор.

– Ты ведешь опасную для себя речь, – спокойно, даже с оттенком удовольствия сказал Цезарь. – Разве ты не знаешь, что я хитер в своем могуществе и слишком много доверил бы тебе, если бы ты не был вполне в моей власти?

– Орсини, Вителли и даже неистовый Оливеротто обещали исполнить мои условия, – возразил Реджинальд, несколько встревоженный намеком Цезаря.

– А я – нет, – серьезно произнес герцог. – Вителли не изъявляют больше готовности помочь тебе, тогда как Орсини и Оливеротто, по-моему, замыслили нарушить ваш договор, отняв у тебя жизнь.

– Вероломные! Дайте мне отомстить им умирая, и позвольте вызвать их всех на поединок, чтобы я хотя бы мог пасть от их руки! – с яростью воскликнул Реджинальд.

– Да, ты будешь отомщен совершенно по своему свирепому желанию, но двое из твоих противников вскоре сделаются недоступными тебе, очутившись, как я надеюсь, в лучшем месте, чем наша жалкая земля, – весело сказал Цезарь. – Прислушайся: как будто слышится молитва отходящей христианской души?

В смежной комнате внезапно раздались крики, топот и суетливая возня, после чего как-то разом наступило глубокое молчание.

– Убийца Оливеротто отправился на тот свет, навстречу своему старому дяде, – спокойно объявил герцог. – В моих действиях правосудие идет рука об руку с политикой. Вот теперь кто-то с грехом пополам бормочет «Отче наш». Не знаком ли тебе этот голос?

– Вителлоццо! – воскликнул Реджинальд.

– Молчи, не то ведь он подумает, что его зовет злой дух, потому что этот мерзавец подпал под церковное отлучение.

Снова наступила ужасная тишина. Потом дверь приоткрылась, и оттуда высунулась отвратительная голова негра, который кивнул герцогу и тотчас скрылся.

– Мир их предательским душам, хотя я и не завидую ему, – промолвил Цезарь.

Мужество Лебофора поколебалось. Волосы стали дыбом, а колени затряслись, когда он спросил:

– Что там творится? Неужели Вителли убит?

– Пойдем, посмотрим! – ответил Цезарь, после чего взял со стола лампу и поспешно пошел, чтобы отворить дверь, откуда выглядывал негр.

Эта дверь вела в маленький, обсаженный высокими деревьями двор, где возился Зейд, а Мигуэлото раздевал труп. Свет лампы упал на страшно искаженные черты человека, на шее которого был особенным образом скручен платок – орудие убийства. Невдалеке валялось другое мертвое тело, наполовину засунутое в мешок, что не мешало с первого взгляда узнать в нем великана Оливеротто.

– Неужели Паоло Орсини также нет в живых? – хрипло вымолвил Реджинальд.

– Я решил отложить расправу с Орсини до тех пор, пока получу известие из Рима о поимке всего их отродья, включая и Фабио Орсини, который, к несчастью, замечтался над своим Петраркой, – мрачно ответил Борджиа. – Когда кардинал и прочие будут охвачены, я покончу с теми, которые находятся в моих руках, потому что не желаю видеть их среди живых, точно также как и ты, и не имею причины благоволить к ним. Если ты воображаешь, что я все еще веду переговоры с человеком, мечтавшим получить руку Лукреции, то пойдем со мною.

Герцог пошел через двор к башне и поднялся по узкой лестнице в комнату, запертую изнутри на замок и охраняемую снаружи солдатами. Он постучал и вошел, когда ему отворили. Лебофор машинально следовал за ним.

Первое, что бросилось здесь ему в глаза, был Паоло Орсини, сидевший в цепях, устремив взор на лампу, которая за неимением стола была поставлена прямо на пол и отбрасывала мрачные тени наверх, на его бледное лицо.

– Это – палач, – сказал Паоло Орсини, не оглядываясь назад.

– Так следовало бы по-настоящему, но это – комендант Синигалии, явившийся с ключами, – весело возразил Цезарь, и Паоло обернувшись, увидел своего бывшего друга. – Ты желал, чтобы он погиб от моей руки. Желаешь ли ты теперь, чтобы он простился с жизнью, или поменялся с тобой участью?

– Какой участью должен он поменяться со мною? – со странной поспешностью спросил Паоло, хватаясь за последнюю надежду.

– Вот видишь, Реджинальд, как охотно предоставляет он тебя твоей судьбе! – продолжал герцог. – Но я говорю не о той участи, которая постигла сейчас сообщников твоей измены, а о другой, которую назначил ты себе сам в Фаэнце, мечтая о несравненных прелестях Лукреции и не думая о ее ненависти и отвращении, которых нечего особенно бояться этому красавцу-рыцарю.

– О, изменник! Лютый зверь в человеческом образе! – яростно завопил Орсини. – Я не обращаю внимания на твои дьявольские глаза и хочу сказать тебе, англичанин, что он влечет тебя на погибель этой приманкой, которая завлекла меня сюда. О, я, глупец, непроходимый дурак! В Фаэнце он хотел поймать Лукрецию и не допустить ее до брака с Альфонсо.

– А где найду я более смелое сердце для исполнения этого замысла, чем то, которое бьется в груди Реджинальда? – спокойно ответил Цезарь. – Знаменитый воин, с сильными связями в Англии, откуда я могу привлечь к себе храбрые мечи, не родня могущественным мятежникам Эсте или Орсини, не совсем безразличный для Лукреции – я высказываю мысль, давно засевшую у меня в голове, – он из всех ухаживателей, которых имеет или имела Лукреция, был наименее опасным, а для меня наиболее желанным. Клянусь небесами, если он согласится, я немедленно назначу его начальником Фаэнцы!

– Говори же, Реджинальд, в силах ли ты устоять против такой соблазнительной приманки? – с хриплым смехом спросил Паоло.

– Да, рыцарь Лебофор, ты должен узнать, что я так же нуждаюсь в тебе, как ты можешь нуждаться во мне, – сказал Борджиа, кидая взгляд смертельной ненависти на свою скованную жертву. – Лукреция не должна прибыть в Феррару, а между тем, пока Рим еще не очутился в моей власти, я не могу задержать ее в Фаэнце. Твоя любовь к ней, Лебофор, известна, и многие полагают, что Лукреция неравнодушна к тебе. В Риме я могу свалить всю беду на твое наглое упорство, а свету и Альфонсо Феррарскому поведаю такие вещи, которые должны задеть его чувство даже к такой красавице-невесте, как Лукреция. Твоя храбрость и кое-какие оскорбления, нанесенные тебе мною, послужит оправданием тому, что я доверяю тебе теперь самую важную крепость в своей стране. После всего этого было бы странно, если бы ты в блеске своей славы не добился успеха у Лукреции, потому что я буду покровительствовать твоему ухаживанию за ней, а, достигнув безусловной власти в Риме, пожалуй даже заставлю сестру принять твою руку.

– Если ты хоть на миг заслушаешься голоса этой сирены, то твоя гибель неизбежна, – сказал Паоло, невольно с бешеной ревностью переведя взор с искусителя на Реджинальда. – Предоставь мне умереть даже без малейшей надежды на то, что тебя будет мучить совесть за мою гибель. Ведь это ты привел меня сюда!.. Если бы ты хотя бы намекнул мне на герцога Феррарского, то я приучил бы свою душу к отчаянию и благополучно избег бы всех ловушек коварного Борджиа. Что я тебе сделал, что ты хочешь пролить кровь своего друга и охранять своего соперника и врага от всякого вреда?

Реджинальд Лебофор был глубоко растроган этими речами, однако чувствовал необходимость лицемерить и ответил Цезарю с притворным видом радостного смущения:

– Если бы я мог считать обещаемое тобою счастье не пустой мечтою, то я в самом деле стал бы твоим рабом навек.

– Теперь ты – начальник Фаэнцы и сделаешься ее государем в тот день, когда Рим увидит меня коронованным императором, – сказал Цезарь.

Упоенный своим триумфом над самыми тонкими политиками Италии и знакомый с всесильной страстью, влияние которой на Реджинальда было испытано им, Цезарь не мог сомневаться в успехе своей хитрости. Однако, большую часть следующей ночи он употребил на то, чтобы вызывать в воображении Лебофора самые блестящие картины честолюбия и любви, а также сообщить ему кое-какие сведения о своих чудовищных планах. Он с притворной искренностью уверял рыцаря, что главнейшим препятствием его намерению достичь нераздельной власти в Риме послужил бы союз папы с могущественным домом Эсте, и помешать ему было бы для него столь важно, что успех сватовства его, Реджинальда, к Лукреции он счел бы вернейшим признаком своей собственной победы. Он обещал Лебофору всевозможное содействие и старался разжечь в нем самые пылкие страсти, представляя ему ожидающий его громадный триумф, когда он отобьет у своего гордого соперника прелестную невесту даже с ее собственного согласия.